Глава II. Утро

Утро на «Навуходоносоре» ничем не отличается от любого другого времени суток. В принципе, само понятие утра каждый из команды определяет для себя сам, полагаясь на свою занятость и совесть. У меня немало первого, но совершенно отсутствует второе, поэтому мое утро начинается обычно много позднее, чем утро моего брата. Я лежу на жесткой поверхности кровати, рассматривая переплетения кабелей над моей головой, и задаюсь обычным для себя вопросом – стоит ли вообще подниматься в такую рань.
В каюте холодно, как всегда. Я уже успела привыкнуть к ощущению постоянного озноба, пробирающего по спине, от которого не спасают никакие одеяла. Мне кажется, дело не только и не столько в низкой температуре, сколько в ледяном комке, застывающем где-то на уровне солнечного сплетения, от которого расходятся мелкие волны дрожи. Не знаю, о чем говорить с Нео. А говорить придется. Несправедливо обвинять брата в том, что я просыпаюсь в этом летающем монстре вот уже больше года – он не виноват, и не ставил себе целью отравить мне остаток жизни. Но и простить ему его Избранность, подведшую черту под всеми моими стремлениями там, в иной жизни, я не могу. Замкнутый круг…
Наши жизни изначально представляли собой зеркальные отражения. Том всегда был прирожденным программистом, я – мечтала стать актрисой классического театра. Свой первый компьютер он собрал собственными руками, зато не мог запомнить даже пары строк из Шекспира. Я не понимала ни строчки в учебнике по высшей математике, зато разговаривала стихами. Но в конце концов из моего брата вырос романтик, верящий в какое-то неизведанное иное, спрятанное за гранью привычного, а я… я жила реальным миром… Впрочем, о чем это я? Я жила Матрицей, ее закатами и рассветами, ее приливами и полнолуниями. Я жила тем, что видели мои глаза. Жила алыми, вопиюще прекрасными розами в оранжерее… Дождем за прозрачной гладью зеркала и ослепительной яркостью красок под первыми солнечными после грозы лучами… И меня странно пугали его поиски, словно ставили под угрозу мою собственную жизнь, грозились разрушить мой мир так неожиданно и необратимо, как это и произошло.
В этом мире, в который меня привел мой брат, не было ни закатов, ни полнолуний. Не было солнца и не было роз…Я не могла принести в этот мир каменных небес и железных стен ни единого засушенного лепестка, ни единой вырванной из дневника странички, ничего, что связывало бы меня с прошлым. Кроме собственной памяти…
Я помню, как лежала, свернувшись в позе эмбриона на узкой кровати, упершись немигающим взглядом в неопределенно темного цвета стену, отвернувшись спиной от всего реального и нереального мира. А брат сидел рядом и говорил… говорил… Его ровный, тихий голос проникал в истерзанное сознание, заполняя трещины успокоением, прививая мне единственную верную мысль – все предопределено. Ни наши слезы, ни наши желания, ни наши жизни не играют никакой роли. Все будет только так, как должно быть… Да, я тоже упала в кроличью нору, но почему, почему мне не позволили остаться в саду Червонной Королевы?!.
Еще я помню, как с удивлением рассматривала собственное тело, прошитое железными воронками, врощенными в плоть, - слишком худое, слишком слабое, слишком прозрачное… Я напоминала себе гомункулуса, почти заворожено следя, как под истонченной кожей набухают кровью яркие, будто нарисованные вены. И боялась пошевелиться, уверенная, что при первом же неловком движении рассыплюсь подобно сломанной кукле… Но все это тоже осталось в прошлом. Даже волосы отросли…
… Прикрываю глаза и прислушиваюсь… О! на корабле уже жизнь бьет ключом! Я «слышу», как Морфей в кабине пилота обговаривает с Линком маршрут «Навуходоносора», советуя держаться поближе к бывшим теплосетям. Черт! Я и забыла за собственными приключениями, что нас выпустили из Зиона на поиск возможных ресурсов… Вот Локк обрадуется, если узнает, что мы еще ни разу за все время отсутствия в Зионе не выходили за борт корабля!.. На кухне… На кухне опять семейный совет светлейшей четы… Очень интересно! Они меня обсуждают… Точнее, мое двухчасовое отсутствие на дисплее линковских компьютеров… Где была… Что делала… Та-а-ак. Ждет меня допрос с пристрастием. Что врать будем, дорогая? А может просто, по-родственному признаться Нео в содеянном, прикрывшись приступом панического ужаса? Авось, не пришибет сразу…
И тут впервые меня начинает интересовать далеко не маловажный вопрос. Если телефон все же зазвонил, значит, наш оператор меня смог обнаружить. А если наш оператор смог меня обнаружить, почему он не обнаружил Смита?! Или… обнаружил?! Голова кругом. От такого количества неизвестных качественной лжи не получится. Меня снова обдает жгучим холодом при мысли, что рано или поздно меня подловят… И перед глазами до тошноты ярко встает картина обгоревшего трупа мистера Рейгана на покореженном после атаки сантинелей полу рубки. Но следом немедленно – нагоняя ее и сметая иными воспоминаниями – приходит осознание, что единое неверное слово, и вчерашний вечер никогда более не повториться. И никогда более я не увижу его, кроме как в узоре цифр и символов на экране… Никогда более он не будет столь реален, реальнее окружающего меня сейчас мира неподключенных, считающих себя свободными. И я почти уверена – что промолчу, если не спросят, и солгу, если спросят. За вкус стали на моих губах…
Я и сама не отдаю себе отчет в том, что на моем лице медленно проступает отражение смитовской ухмылки. И мне становится совершенно все равно. Ибо вина моя – бездоказательна. Ибо я готова заплатить любую цену – лишь бы никогда больше не возвращаться в Зион. Ибо я верю – верю как никто – что Нео сможет разрушить Матрицу и остановить войну. И не будет больше ни закатов, ни роз. Нигде…
А сейчас, Ваш выход, мисс Андерсон!.. Сползаю с постели, поднимаю глаза на стену и – сталкиваюсь глаза в глаза с бледной немочью, какие в свое время населяли старинные замки. По внешнему виду ее сразу можно сказать, что просидела на голодном пайке века три и похожа теперь на черно-белую фотографию. Причем времен второй мировой войны. Красавица, что и говорить…
Бреду по коридору, нащупываю узкую дверь и, толкнув ее, оказываюсь в крохотном помещении, самым замечательной особенностью которого является кран. Подставляю лицо под ледяную струю и – мгновенно просыпаюсь. Несколько особо рьяных струек забираются по одежду, обжигая теплую со сна кожу. Это окончательно выводит из транса.
Собираюсь с мыслями, вылепляю дежурную утреннюю улыбку «у меня все о’кей» и направляюсь на кухню.
- Всем привет!
- Сколько можно спать? – интересуется Нео, окидывая меня слегка недовольным взглядом. – Ты не на курорте…
- Я тебя тоже люблю, братец, - улыбаюсь так ослепительно, как только могу. – Доброе утро, Трин!
- Между прочим, утро давно прошло, - замечает в ответ миссис Андерсон.
О, в этом – она вся! Не то, чтобы я не любила жену своего брата, но… Иногда мне кажется, что Тринити пытается на мне отточить свои таланты по воспитанию их будущих детей. Если учитывать, что она старше меня на восемь лет… хм… это немного раздражает.
Окидываю сладкую парочку своим «фирменным» взглядом, пожимаю плечами и, захватив чистую плошку, отправляюсь за кашей. Каша, надо сказать, - это венец моих страданий. Ее я не люблю даже больше, чем нравоучения и холодную воду по утрам. Одно хорошо, это можно глотать, не жуя. А потом с чистой совестью отправляться в матрицу и баловать органы обоняния и вкуса. Если отпустят, конечно…
- Тебе давно пора замуж, - выдает новое умозаключение Томас, едва я возвращаюсь за стол. – Я не собираюсь нести ответственность за тебя всю оставшуюся жизнь.
- А я как бы и не прошу, - парирую я, в ожидании дальнейших рассуждений на тему «что такое хорошо и что такое плохо».
Забавно. Живу в бывшей комнате Сайфера, - она буквально под боком апартаментов счастливых супругов, - мечтаю стать актрисой и общаюсь с агентами… Кстати, последнее явно относится к тому, что плохо.
- Это я привел тебя в реальный мир.
- Кида ты тоже привел в реальный мир. Можешь выдать замуж его, если так приспичило погулять на свадьбе.
- Не хами мне.
- А ты не дергай меня.
Вот и поговорили. Повисает молчание, нарушаемое лишь методичными ударами ложки, - которая есть! - о плошку. Я действительно чертовски голодна, и потому лично мне не до споров. Краем глаза замечаю, как Трин и Нео переглядываются… Ну все, понеслась душа в рай!
- Ты ничего не хочешь нам рассказать?
«Нам»?! Ни черта себе! Я перестаю есть и поднимаю взгляд на ожидающего моего ответа Избранного. Спокойствие, только спокойствие. Прекрасный шанс доказать самой себе, что Голливуд многое потерял в моем лице, и все неврученные мне Оскары безутешно рыдают по ночам на чужих полках…
- Ты о чем конкретно?
- Где ты пропадала в течение двух часов?
- Это критично?
- Не отвечай вопросом на вопрос, - голос спокойный и тихий, как, впрочем, и всегда. – Мы беспокоились…
- Нео, все же кончилось хорошо! – я тихо закипаю. – Я жива, здорова и в меру упитана. Не думаешь же ты, что проживание в комнате Сайфера натолкнет меня на определенные мысли?!
- Ви..!
- Я, кажется, просила тебя никогда меня так не называть! – раздраженно запихиваю кашу в рот, давясь безвкусной субстанцией…
- Прости, - брат пересаживается ко мне поближе, обнимает за плечи. – Я совсем не это имел в виду. Просто хочу знать…
- Что?
- С тобой все в порядке?
Молча рассматриваю ложку. Нет, друг дорогой, со мной не все в порядке. Со мной последние полтора года все совсем не в порядке… Что-то заставляет меня перевести взгляд на Избранного, и каша застревает у меня в глотке. У него такой взгляд… Такой взгляд, каким он, наверное, смотрит на Смита. С глубинной, глухой и холодной ненавистью. Готовностью уничтожить. В любой момент… И я понимаю, что братец мой все-таки что-то знает. И только надеюсь, взгляд этот обращен не ко мне, а к моему возможному обидчику.
- Том, я… - осекаюсь, перевожу взгляд на Тринити. – Знаешь, давай не сейчас и не здесь.
- Хорошо. Ты должна мне все рассказать, понятно?
- Понятно, - тихо отвечаю я, пожимая плечами. – Только не понимаю, зачем. Что это изменит?
- Джул, пойми…
- Нет, это ты пойми! Я уже не ребенок, Том! Ты… при всем своем величии и власти ТЫ не сможешь заставить меня не выходить в матрицу! – я отпиваю из кружки питательную гадость и с еще большим жаром продолжаю. – Каждый из нас делает то, к чему он предназначен. То, что больше никто не сможет сделать! Я поисковик, ясно? По-ис-ко-вик! И я нашла этот портал, и возможно он ведет в иные подключенные миры! Вот что важно, а не то, что меня не было на экране два часа!
С этими словами я поднимаюсь, захватываю опорожненную посуду и направляюсь ее мыть. Вот это речь! Браво, Винтер, браво! Осталось только убедить остальных в правильности вышесказанного. Ведь, честное слово, никому не следует знать… Знать, какая предательская истома охватывает тело, едва я вспоминаю… Вздох… Выдох… Успокаиваемся… Через проход двери я крем глаза слежу за самым дорогим для меня существом, который стал для меня богом намного раньше, чем он стал им для остальных. Богом, ввергнувшем меня в техногенный ад…
Мы – единственные не только на корабле, но и во всем Зионе, кто продолжает звать друг друга по имени, данному в матрице. Это… это что-то вроде знака высшего доверия, единения нашего прошлого и настоящего. Все межличностные беседы по спасению моей витающей в облаках души начинаются именно с имени…
Брат что-то шепчет на ухо Трин, она понимающе кивает и исчезает за пределы кухни. Вероятно, соглашение с Морфеусом не объявлять нас в розыск в ближайший час было достигнуто еще до моего пробуждения. Я закрываю глаза, сквозь зубы цедя молитву – Спаси, сохрани и помилуй! – и делаю глубокий вдох.
Он останавливается у косяка, сложив руки на груди, и внимательно смотрит на меня. Ледяная вода течет по давно уже вылизанной до зеркальности плошке, обжигая пальцы, но я не поворачиваю кран. Честное слово, я охотнее перемыла бы сейчас всю немудреную посуду «Навуходоносора», лишь бы не оборачиваться на внимательный взгляд.
- Джулия, закрой кран и давай поговорим.
Послушно закрываю кран, долго и тщательно вытираю ничего уже не чувствующие пальцы, нехотя оборачиваюсь и… бросаюсь в атаку.
- Через три дня вы выходите в матрицу. Я пойду с вами.
- Нет.
- Да, - я старательно копирую Нео, зная, что так убедить его проще всего, без паники, истерики или оттенка заинтересованности. – Агенты чувствуют тебя, как гончие. Я волнуюсь...
- С ними я справлюсь, - он молчит, я не прерываю. – Ты могла бы позвать на помощь.
- Я же сказала, что потеряла телефон, - пожимаю плечами я. – Послушай, нет ничего страшного в том, что я провалилась. В конце концов, искать лазейки и порталы – моя работа.
- Да, конечно… Только я тебе не верю.
И прежде, чем я успеваю испугаться его слов, серо-черная молния кидается ко мне и не больно стукает о ближайшую стену. Глаза горят как два черных факела на дне провалов в пустоту, и я зажмуриваюсь, не давая ему считать свои тайные мысли… Это так неожиданно и отчаянно ярко напоминает о вчерашнем ливне… об облитых водой руках, прижимавших меня к каменной плите стены… о пылающих гибельным огнем глазах врага… что я вздрагиваю, едва успев выправить дыхание… Как похожи они, Господь мой! Два клинка сошедшиеся над замершим в ожидании конца или спасения миром, - они изначально созданы для последнего боя, ледяная тьма моего брата и раскаленное пламя его врага. Порядок мирового Закона и Хаос, разметающий мир на атомы! Но горько то, что ярость поднимается из глубин моего сердца, – я не хочу быть третьей межу ними… Но еще горше то, что этого не изменить…
- Потому что ты мне лжешь! И я узнаю, слышишь, узнаю, почему, - он трясет меня, и я чувствую лопатками гладь металла. – А с тебя теперь глаз не спущу!.. Я что-нибудь придумаю, ты у меня будешь на виду постоянно. Даже в матрице!
Этот придумает. Придется мне глотать какой-нибудь милого вида маячок, не хуже того, каким в свое время заселил Смит нутро Нео. М-да, накрылась личная жизнь медным тазом! И вдруг с обдающей холодом жутью осознаю, что не стал бы мой мало эмоциональный братец давать подобных клятв, если бы…
- Ты… - я заикаюсь, выдыхая упрямо цепляющиеся за глотку слова, - ты все знаешь…
да?.. Ты видел его?!
Том молчит. Хватка слабеет, и, наконец, он отпускает меня, взглядом указывая на выход.
- Тебя Линк ждет, - голос, глухой и едва слышный, рушит все мои вопросы. – Иди… - покорно направляюсь к двери, когда меня настигает последняя фраза несостоявшегося разговора. – Матрица только сон, Джул. Ничего больше…
Я поворачиваю голову на сказанное и коротко киваю, изо всех сил не показывая, какой острой болью резанули слова утешения. Матрица только сон, и бывшее с тобой вчера под рыдающим небом всего лишь фантазия агрессии машин. Ничего не было. Ничего не будет. Потому что между тобой, Винтер, и ним, огненноглазым Сетом, больше, нежели взаимонепонимание, между вами – пространства, не соединяющиеся друг с другом измерения плоти и программы. Разум равнодушно согласен. Нужно быть разумной…
Я чувствую себя избалованным ребенком, впервые осознавшем всю чудовищность мира за стеной хрустального дворца. И с этим ничего не сделаешь, остается лишь подчиниться реальности… И быть разумной…
Добредаю до отсека управления и поступаю в полное распоряжение нашего оператора. Мое основное занятие на корабле – просмотр карт Матрицы и поиск аномалий Системы, в одном из милых моему сердцу фантастических сериалов это называлось – телепат, существо видящее то, чего не видят другие. Волны… оттенки… переливы… различная скорость движение символов… Матрица – огромный живой организм, куда более живой, чем думает большинство зионитов. Мне так странно и почти страшно думать, что мой дар видеть ее жизнь служит для ее скорейшей гибели… Но как и кому я объясню, что любая из этих стекающих по экрану цифр – разумна, и может чувствовать тоже, что и мы, что в каждой программе, помимо набора данностей, есть душа, отличающая ее от других, ей подобных… В любой, кроме – агентов…
Линк пугающе серьезен – сегодня все сговорились отправить меня в жаркие объятия деда Кондратия! – и смотрит на меня так, как будто я первая, потерявшаяся в Матрице и чудесным образом обнаруженная на том же месте, где и пропала. Не надо быть провидцем, чтобы предугадать, что ближайшие часы мы посвятим приснопамятной Бевентли-стрит, улочке на отшибе города, застроенной старыми, скучными бараками для тех, кто остался на обочине жизни. Улочке, на которой еще, наверное, не высохли лужи после вчерашнего ливня…
И я вдруг начинаю видеть ее… так отчетливо, как будто сама стою посередине злосчастного закоулка, оканчивающегося тупиком, в который меня загнала смитовская стая… бешеные псы, жаждущие уничтожения… Чего? Матрицы? Зиона? Моего брата? Или… себя самых? Жаждущие своего уничтожения, как окончания мук… Стоп. Каких мук? Откуда эта жалящая боль, хлестнувшая меня при первой же попытке слиться с разумом Смита?.. Как будто изнутри плавит, не зная насыщения, раскаленное горнило, и в нем… воет и пляшет огонь… Всегда…
- Винтер?..
- Что? – я вздрагиваю, вылетая из видения, переводя расширенный взгляд на изумленного оператора. – Прости, ты что-то сказал?
- Я говорю, сильно влетело? - он с привычной легкостью спрыгивает с кресла, оказываясь рядом со мной, и подбородком указывает куда-то, где, по его мнению, сейчас находится великий спаситель человечества.
- Да так… Пошел разрабатывать маячок в виде совершенной мокрицы по особому рецепту нашего старинного приятеля агента Смита. А потом еще полдня будет решать, в какое отверстие на моем теле его внедрить.
- Смита? – невинно интересуется Линк в ожидании, когда лилеи на моем лице сменятся розами.
- Маячок, - разочаровываю я его и занимаю кресло около бортового компьютера.
Линк действительно хороший парень, один из немногих зионитов, с кем я могу общаться без внутренней дрожи и не беспокоясь за последствия. Но длительная разлука с любимой женой плохо действует и на него, так что в последнее время его шуточки то и дело возвращаются к самой болезненной теме. Впрочем, беднягу оператора тоже можно понять – не будет же он шутить на столь щекотливую тему с Тринити, которая помимо всего прочего и стукнуть может.
А я смотрю на него краем глаза и гадаю, каким образом измудриться выспросить нашего глазастого оператора, что же он видел на экранах в момент моего обнаружения… Видел ли он черную Ауди, а главное – ее воскресшего против всех законов бытия хозяина? Слышал ли хоть обрывок нашего разговора, одной фразы которого достаточно, чтобы приговорить меня к смертной казни за предательство дела человеческого Сопротивления? Знает ли хоть кто-нибудь, что на моих губах все еще сохранился привкус стали?..
Но я молчу, так и не решившись на заведомый риск…

Через пять часов активной работы, от которой немилосердно ломит глаза, я требую заслуженного отдыха. Бевентли изучена вдоль и поперек, все данные сняты, точные карты начерчены, словно мы с Линком лично прочесали каждый ее сантиметр. Впрочем, это недалеко от истины… Цифры и символы плывут перед глазами, кружась в утонченном вальсе, грозя сбить меня с ног. Наверное, я сейчас очень сильно похожа на кролика. Того самого. Такая же белая и с красными моргающими глазками…
В дверях сталкиваюсь – в прямом смысле – с капитаном. Морфей, возвышающейся надо мной как башня из черного дерева, ловит меня при попытке врезаться в него на очередном изысканном танцевальном па матричных кодов.
- Как дела?
- Дивно! Выспаться не дали, об стенку постучали, еще и работой на две жизни вперед загрузили! Капитан, я официально требую отпуска!
- Хм… И в чем же он заключается? – в нильских глазах зажигаются веселые искорки.
- В матрице, - честно отвечаю я. – Хочу подышать свежим воздухом, сходить в Гранд-Опера и все такое.
- Все такое? – переспрашивает, улыбаясь, самый опасный террорист по обеим сторонам реальности, и я киваю. – Я подумаю. Подойди ко мне с этим вопросом недели через две.
Сердце подпрыгивает и замирает у горла. Две недели! За две недели, возможно, Нео поуспокоится, и мне удастся убедить его в невинности моего похода. За две недели я сама успокоюсь и не стану сознательно искать встречи с чокнутым агентом, метящим в кресло Архитектора. Возможно.
Но за две недели может произойти разное. Даже такое, о чем и мечтать не приходится. Тем более, что братец мой драгоценнейший при любой попытке свести воедино два таких понятия как «Винтер» и «матрица» устраивает бурю в пустыне, сейсмоопасную не только для близких, но и для дальних.
Все эти дни я с упрямством, доставшимся по наследству, не думаю о Смите. Не пускаю его в свои сны и мысли. Отучаю тело, разум, душу от любого напоминания о нем. И легче, легче наступить на горло своей песне, придушить на самых первых нотах, когда она только вгрызается в больное сознание, чем позже – встать перед выбором: петь над обломками Матрицы или на тризне Зиона. Я так разумна, что хочется плакать… Мне все чаще хочется плакать, а это дурной знак…
И почему-то дикое чувство, которым еще недавно можно было играть, перебирая перед сном под одеялом, словно разноцветные стеклышки, расплескалось во мне океаном, не знающим ни дна, ни берегов, ни спасения. Неужели призрачный сон матрицы, окрашенный дождем и кровью, оказался не столь призрачным, как принято думать, и страсть ее так же очевидна и безоговорочна, как и смерть?.. И что есть жизнь и реальность, как ни страсть и смерть, порождающие друг друга и из друг друга вытекающие?.. Неужели ты, столь реально убивающий там, за тонким стеклом бортового компьютера в переплетениях зеленых лент матрицы, не реален здесь, в мыслях живого человека? Разве ты – иллюзия?
Почему я все чаще вспоминаю о том, как впервые, – нет, не увидела, я видела тебя и раньше, - осознала, что страх и восхищение сливаются в нечто опасно запретное, почти преступное в неизведанных глубинах моей неспокойной души?
…Это началось полгода назад, практически сразу, как мы покинули Зион… Как два отражения разделенные гладью зеркала, мы с братом мучались предвидением смерти – и не могли этого объяснить, проваливаясь в мрачные предощущения, словно в омут тяжелого сна. И каждый из нас, истощенный бессонницей и страхом молился на телефон в ожидании звонка Пифии, но вместо него приходила сводящая с ума уверенность в близкой предопределенности. Чего? – мы не знали.
И вот тогда, почувствовав ломкость врага как залог быстрой победы, впервые после гибели появился Смит. Я уверена, он знал. И знание это, замешенное на острой ненависти оживило его. Против всех правил он воскрес более сильный, нежели раньше. А потому более опасный. Качнувшиеся чаши весов Равновесия вновь пришли в состояние покоя. Воскрешение моего брата стало залогом воскрешения его антипода. Мы еще не знали этого, но чувствовали.
Пульсация крови в пульсации матрицы... Он выжил... Пульсация мысли в пульсации цифр... За вирусом пошла охота Системы... Пульсация эмоций в пульсации огней... Его способности превосходили все, что было до него... Пульсация жизни в пульсации пустоты... Заражение вирусом отдельных файлов матрицы шло в геометрической прогрессии...
Ночь... поет в моих жилах... Я закрываю глаза и - вспоминаю...

Роскошные развалины явочного дома… Эти высокие потолки, таящие сумрак столетий над нашими головами. Эти стены в обрывках некогда дорогих обоев… Нам всегда не хватает времени рассмотреть его получше. Мы всегда заняты вечной борьбой, не задумываясь, сколько таких же, как мы, сидело на этих обитых красной кожей креслах, сколько ног помнят эти длинные, бесконечно-длинные коридоры… Выстрелы… крики… топот…
Этот паркет, впитавший в себя за десятилетия войны столько человеческой крови, что можно захлебнуться в ней… в прозрачном красноватом тумане, пропитавшем весь дом… Мы меняемся, на смену погибшим приходят новые – с горящими глазами и верой в сердцах – не меняется дом. Для каждого из нас он – лабиринт памяти… галерея теней… Теперь и для меня тоже…
Коридор… поворот… коридор… Я скольжу по этажам и коридорам… не иду – именно скольжу, всматриваясь в бархатный полумрак боковых комнат, в одной из которых в условленном месте ждал меня информационный пакет, оставленный нам разведчиками с «Фаэтона» - одного из немногих кораблей, на котором живут не то герои, не то безумцы, то и дело вылетающие на поверхность искалеченной Земли… Меня радует непривычное одиночество, как радует после долгой зимы яркое солнце, я наслаждаюсь им… этим сумраком… глухим и легким звуком собственных ног… почти не касающихся пола. Спасибо реальному миру, научившему ценить то немногое, что еще осталось…
Я пытаюсь вспомнить, но не помню… на самом деле не помню, когда я поняла, что не одна в этом заброшенном доме, когда – нет, раньше, чем услышала – почувствовала присутствие чужака… Он шел за мной с неторопливой уверенностью хищника, меняя привычную реальность под себя… наполняя собой пространство, и это ни с чем не сравнимое ощущение всевластия шло впереди него. Да, я почувствовала его раньше, чем сознание выдало первый выплеск паники… раньше, чем мерный стук шагов разбил тишину коридоров… раньше, чем мозг заставил тело собраться в тугой жгут – драться? бежать? – раньше, чем я оглянулась… Но когда я оглянулась, время застыло.
Нужно быть человеком, чтобы окаменеть, не в силах двинуться, от резанувшего глаза совершенства… совершенства, каким может быть только машина. Мне говорили, говорили, что это мы создали их, говорили, что они по сути своей обязаны подчиняться нам… и что-то еще про законы роботехники… Не помню… Ничего не помню, глядя, как из глубины коридора со смертельной грациозностью Фантома на меня движется… враг… Или может быть, я окаменела, не веря глазам? Ведь своими же, этими же глазами видела, как мой брат превратил его в миллиарды разлетевшихся фейерверком байтов, сотворив невозможное – восстав из смерти… уничтожив агента… Но он был жив.
«Увидишь агента - беги!» Я не Нео. Я не умею драться с палачом без страха и упрека. Я просто не смогу заставить себя нанести удар, будучи убежденной в превосходстве его силы над моим бессилием. Сердце пытается выпрыгнуть через глотку, а потом, внезапно, обрывается и летит… летит вниз, куда-то в пропасть, выплескивая в кровь обжигающую волну адреналина… Тело оживает, получив единственно верный в сложившейся ситуации приказ – бежать!
И время снова обретает смысл. Я ни за что бы не поверила, что моя вечность уложилась в несколько секунд, но это так и есть. Боковым зрением успеваю увидеть, как сверкает под неверным светом замигавших ламп черненая сталь Дезерт Игла, готового выплюнуть в меня косящей смертью. И раньше, чем полыхнет выстрел, срываюсь с места…
Пуля свистит мимо меня, заставляя отшатнуться, врезаться в стену и выбросить тело навстречу ближайшей двери. Осколками разума умудряюсь удивиться – не собственной скорости, а его промаху… Агенты не промахиваются. Но я слишком занята проблемой выживания в узком коридоре наедине с программой контроля и уничтожения, чтобы позволить себя длительные размышления на эту тему. За мной хлопает дверь…
Стоит ли останавливаться на такой мелочи, как факт отсутствия возможности единственного спасения из этой западни? Телефона в комнате нет. Но он совсем рядом, мне кажется даже, что я слышу через стену надрывающейся звонок… Задыхаясь, оглядываюсь, с тоскливым отчаянием понимая, что у меня два выхода – либо через ту же самую дверь, через которую я сюда попала, либо… я сейчас очень быстро научусь проходить сквозь стены. Какой интересный экзамен! Никакой возможности пересдачи…
Это матрица… всего лишь матрица… а значит можно… трансформировать пространство… Я внимательно смотрю на стену, разделяющую меня с реальным миром. Другого шанса не будет… Да и у моего нежданного экзаменатора свои какие-то – уверена совершенно недружелюбные! – планы на родную сестру ненавистного мистера Андерсона. И мне почему-то совершенно не хочется поближе с ними познакомиться…
В тот момент, когда дверь распахивается, все уверения разума, что «это невозможно» уже не принимаются в расчет. Все-таки инстинкт самосохранения – великая вещь, позволяющая даже начинающим волшебникам творить великие чудеса! Увидев на пороге высокую фигуру в черном строгом костюме, я разбегаюсь, рискуя разнести свою бедовую голову вдребезги о кирпичную кладку, едва прикрытую ободранными обоями, но… Действительно происходит чудо.
Со всего размаха пролетаю сквозь стену, и качусь кубарем по полу, даже не ощущая боли, стараясь заставить свое тело оказаться на ногах из положения распластанности. И когда мне это все-таки удается, не успеваю обрадоваться свершенному геройству – потому что оказываюсь… лицом к лицу со Смитом. Из моего горла вырывается нечто среднее между хрипом и воем, - тот первобытный звук, что равняет венец творения с братьями нашими меньшими, - под бесстрастным взглядом за темными стеклами очков. Но смириться с неминуемой смертью не позволяет все тот же упрямый инстинкт. И меня относит в сторону. А раскаленный воздух разрывает в клочья исходящий трезвоном телефон… Вот он… лишь дотянись… успей раньше… него…
Загнанный зверь и скучающий охотник… То, что происходит следом не укладывается в моей голове, и без того стремительно приближающейся к безумию. Мне льстит осознание, что я успела - нечеловеческим усилием заставить себя броситься не к двери, а к столу, схватить трубку раньше, чем мне прострелят голову или расстреляют аппарат. Но странное ощущение, что он позволил мне это до сих пор не покидает меня… Позволил уйти из-под дула пистолета, точно рассчитав, когда нажать на курок, - чтобы, растворяясь между мирами, выскальзывая из тенет Матрицы, я все-таки услышала этот роковой выстрел и грохот разлетающихся осколков.
А услышав, примерила на себя и до последней молекулы моего естества ощутила реальность матрицы так, как ощущала ее раньше. До солоноватого вкуса на прокушенных губах, до дрожи ослабевшего от перенапряжения тела, до ледяного комка в солнечном сплетении… Вместо дурманящего аромата роз под закатными летними лучами, вместо навек потерянного сада Червонной Королевы, в котором осталось мое сердце… Алиса, Алиса, не слишком ли велика цена за истину?
…Я возвращаюсь на «Навуходоносор», и как только раскрываю глаза, притягиваю к себе Нео и успеваю шепнуть раньше, чем услышу щелчок у основания головы:
- Он вернулся...
Брат чуть отстраняет меня, заглядывая в глаза, и также тихо отвечает:
- Я знаю... Видел.
И медленно, словно снежный ком, сорвавшийся с вершины горы, на меня, наконец, накатывает цепенящий ужас, перерастающий в глубинную истерику человека, чудом избежавшего смерти…

Да, это произошло полгода назад, после того, как «Навуходоносор» покинул Зион под благовидной причиной поисков возможных ресурсов. А мы больше не возвращаемся к этой теме, словно боясь разбередить осиное гнездо. Но с того вечера страх прочно засел под корой моего головного мозга. И почему-то я всегда знаю, где и когда объявится восставший из небытия враг, словно его мысли то и дело текут сквозь мои… я чувствую его, как жертва чувствует охотника… Однако, воспоминания перескакивают, а мне нужно быть последовательной, чтобы распутать гремучий клубок собственных – страшно подумать! – чувств к агенту Смиту.
Откуда они взялись? Я пытаюсь проанализировать собственные ощущения, чтобы понять, когда слепящий животный страх за собственную жизнь перерос в эту мучительно яркую страсть, от которой нет ни спасения, ни исцеления. А есть только путь в никуда, и в конце его пляшущее ауто-да-фе неумолимой гибели… Или просто я окончательно лишилась рассудка, и болезнь моя приняла подобный оттенок – ничем не лучше и не хуже любого иного – оттенок зависимости от несущего смерть?
Но я знаю, знаю точно, и никто не сможет меня в этом разубедить: в глухом провале отчаяния, вызванного строгой невозможностью перемен, тогда, когда я уже привыкла к серым цветам и холоду, он ворвался в мое существование, вновь превратив его в жизнь. И что бы ни было в начале, оно воплотилось любовью… И ей не будет конца…
…Мысли снова скачут дикими лошадками, упрямо возвращая меня в прошлое. Для меня перестает существовать и этот корабль, и этот мир, и все стены, воздвигнутые между нами не имеющей завершения войной. Перед внутренним зрением, как на экране, встает тот самый час, когда началась моя история, и может быть… нет, я совершенно уверена, что в матрице в этот час пошел дождь…

__________________
Жизнь - прекрасна! Надо только правильно подобрать антидепрессант...

Черные сказки белой зимы
На ночь поют нам большие деревья.
Черные сказки про розовый снег,
Розовый снег даже во сне.

А ночью по лесу идет Сатана
И собирает свежие души.
Новую кровь получила зима,
И тебя она получит! и тебя она получит!

"Агата Кристи" (с)

Адрес поста | Один пост | Сообщить модератору | IP: Logged